Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Что ж, здравствуй, Лозова, — сказал он многозначительно.

— Что ж, здравствуй, Куницин, — откликнулась я издевательским тоном, благо запомнила его фамилию с визитки.

Чего мне было терять?

— Зачем нарываешься, Лозова?

— На что нарываюсь?

— На серьезные проблемы. Ты фильмы про разведчиков любишь?

— Ах вот оно что! Значит, теперь ваша контора спорткомитетом называется?

— Красиво отвечаешь, Лозова. Хочешь у нас работать? Раньше ведь хотела.

— Не спорю, хотела. Только в «семерку» работать не пойду. Там за вредность мало доплачивают, а работа — собачья.

— Два — ноль в твою пользу, Лозова. Где поднатаскалась, в Афгане или здесь? Где структуру органов узнала?

— Так я тебе и раскололась, гражданин начальник, меня на понт не возьмешь!

Синюков, который в присутствии Куницина буквально сидел по стойке «смирно», от моего развязного тона и совершенно непозволительных реплик дурел, ну просто как таракан от дихлофоса. Наш безумный диалог с матерым гэбэшником, казалось, вогнал его в транс, ставший прямым результатом решения непосильной проблемы: сумасшедшая я или суперагент всех разведок мира.

— Лозова, я сдаюсь, — сказал Куницин. — Теперь слушай меня внимательно. Работать будешь на ПГУ, конкретно — на восьмой отдел.

Я закатила глаза и принялась кусать нижнюю тубу, с понтом, мучительно вспоминая специфику восьмого отдела, хотя структуру Первого главного управления никогда на самом деле не знала.

— Арабский Восток, — подсказал Куницин, — Палестина, Египет, Иран, Афганистан, Пакистан — твои любимые края. Будешь работать с этой клиентурой. В первую очередь. Связь через меня по телефону. Об остальном я финансы, договоримся при следующей встрече. Согласна, Лозова?

— Господи, ну конечно!

Моя с трудом скрываемая радость убедила его. Да если б ты знал, подполковник Куницин, какую змею ты пригрел на груди! — думала я, от восторга переходя на стихи: — Весной возвращаются блудные птицы на родину. Что же их ждет впереди?.. Сбылась мечта идиотки.

— Мужик, хочешь отсосу?

Удивительно, что чем богаче были клиенты, тем больше они любили эту фамильярщину и похабщину.

Мужик согласился сразу. Приехали мы с ним в очень парную квартиру, и оказался он крупным военспецом Бельгии. Очевидно, ему не объяснили, что все советские люди работают на КГБ, и в постели после изрядной дозы выпитого он начал рассказывать о своей работе в общем, встречались мы с ним не однажды. И информация текла, естественно, в пятый отдел, по территориальному признаку, но славу приносила все равно нашему, восьмому.

А арабы мне попадались все какие-то вялые, бесцветные. Курочка по зернышку с них что-то клевала, но это все был детский лепет рядом с моим Шарлем, рядом с моей первой главной вербовкой, на которой я поднялась, благодаря которой и получила в конечном счете офицерское звание и «скромную» офицерскую зарплату в семьсот рублей.

Я вспомнила: столько же получали в Афгане майоры, принимавшие командование полком, и то лишь восемьдесят пятого года…

С кого я получала больше: с клиентов или с хозяев? Не знаю. Честно, не помню. Тошнило меня и от тех, и от тех. А цель… Цель все еще была далеко, безумно далеко. Прошел целый год. И снова летали пушистые снежинки улицей Горького, и снова искрились в витринах пластмассовые елки с металлическим блеском, которые так нравились всем нам в детстве… С Новым годом.

Бледный декабрьский рассвет. В квартире тепло и уютно. На улице тихо. Я сняла себе хатку за двести хрустов в нешумном зеленом районе у метро «Академическая». Правда, с балкона открывался вид на большую вечно развороченную помойку, но сейчас ее запорошило чистым-чистым свежайшим снегом.

Накануне я не принимала клиентов, отлично выспалась и даже не пила вечером ни грамма. Настроение было удивительно благостным.

Когда очень долго сидишь в дерьме, перестаешь чувствовать запах — только тепло и мягкость. Хорошо!

Позвонила Лизка.

— Чува! Меня позвали на вернисаж в Домжур. Хочешь, вместе пойдем?

— Чей вернисаж-то? — лениво поинтересовалась я.

— Да я фамилию не запомнила. Какой-то наш авангардист. Приехал из Парижа. Говорят, очень стремные у него картины — с эротикой, с ужасами какими-то. В общем, совершенно пижонская выставка. И народ подбирается соответствующий: элита, богема, шишки всякие, иностранцы…

— Что-то вроде Малой Грузинской? — зевнула я.

— Ну, примерно, — сказала Лизка, — только этого хрена с горы уже весь мир знает.

— Ясненько… Тебя, значит, пригласили. А я с кем пойду?

— Таньк, ты чего? Не проспалась, что ли? Наклеишь там кого-нибудь. Такие люди будут!..

— Тогда я не пойму, это работа или отдых?

— Да отдых это, отдых! Все. В девятнадцать ноль-ноль у входа. Домжур. Запомнила?

Весь день я моталась по магазинам. Выходной так выходной. До Нового года оставалось несколько дней, до дня рождения — еще меньше, и я вообще решила устроить себе рождественские каникулы с подарками. Купила разных вкусностей к столу, хорошего вина, здоровый пузырь французского шампуня, краску для волос обычную (Шварцкопф), но она меня вполне устраивала, новые золотые сережки, крем-пудру, помаду, лак для ногтей и наконец раскрутилась на платье — итальянское, шикарное, темно-синее, облегающее — за сто двадцать пять рубликов, как сейчас помню, в «Москвичке» на Калининском. Дома помыла голову, покрасилась и вся в предвкушении чего-то значительного поехала на тачке в Домжур.

Сам Леонид Валеев, заезжий гений лет пятидесяти, мотанувший из Союза еще при Хрущеве, мне не понравился. Выглядел он шизиком, этаким молодящимся хипарем-переростком: вытертые джинсы, вельветовый пиджак, пестрая рубашка, яркий шейный платок, спасибо на ногах не кроссовки, шевелюра растрепанная, а виски — седые. Разговаривал странно, не то чтобы с французским акцентом, но как-то неправильно. На женщин внимания не обращал. Картины же его были действительно интересные, но для меня слишком уж мудреные.

Лизка весь вечер обрабатывала своего француза, я ей не мешала. Меня уже тошнило от иностранцев. Наши розовощекие мальчики из цекамола тоже совсем не возбуждали. Шампанское, апельсины, конфеты, пирожные — как обычно. И потом, что мне — стоять в уголочке и одиноко грызть эклер? Сделалось скучно. Даже грустно. Художники были посимпатичнее комсомольцев, но они клубились возле Валеева, а у меня он вызывал почти брезгливое чувство. Надо было на что-то решаться — не пропадать же вечеру совсем!

Я выделила в толпе единственного военного — немолодого майора танковых войск и, наблюдая за ним с довольно близкого расстояния, пыталась угадать, где служил этот свирепого вида офицер с боевым шрамом через все лицо. Майор посмотрел на меня раз-другой, и тут я поняла, что взгляд его вполне осмыслен. Он явно заинтересовался мной, быть может, еще раньше, чем я им. Ну что ж, майор, во второй мировой ты участвовать не мог — под стол пешком ходил тогда, а про Афган нам с тобой будет что вспомнить…

Вдруг кто-то тронул меня за руку и вкрадчиво произнес:

— Девушка, а я, кажется, знаю, как вас зовут.

— Возможно, — равнодушно откликнулась я, не поворачивая головы и этим испытанным приемом усиливая интерес к себе. К тому времени меня уже почти не узнавали (спортсменов забывают быстрее, чем артистов или дикторов телевидения), и мне откровенно польстило такое начало разговора.

— Татьяна Лозова, — сказал он практически утвердительным тоном.

— К сожалению, — кивнула я, все еще глядя в сторону.

— Юрий Хвастовский, — представился кавалер и добавил: — К счастью.

Вот тут уже я не могла не посмотреть на него. Передо мной стоял парень лет тридцати, невысокий, в скромном сером костюме и темной рубашке без галстука, его простое открытое лицо украшали пышные соломенного цвета усы и ярко-голубые улыбчивые глаза. Он понравился мне сразу.

— Ах, вы и есть Юрий Хвастовский! — картинно всплеснула я руками. — Какая приятная неожиданность! А вот скажите, пожалуйста, вы Хвастовский или Хвостовский?